Захватив Каффу, турки сохранили за ней положение главенствующего торгового и политического центра в Таврике и Причерноморье. Они переименовали город на созвучный прежнему названию лад - Кефе (турки называли город также Кучук-Истамбулом - Малым Стамбулом, Ярым-Истамбулом - Полу-Стамбулом, в то время как европейцы обычно придерживались его генуэзского имени), учредили при нем военно-административный округ - эйялет, куда входили, за исключением Гезлева (Евпатория), все укрепления прибрежных и горных районов полуострова, и подчинили ему отдельную провинцию - ливу, которая включала в себя акваторию Азовского моря, восточный Крым, а также часть Тамани. О роли Кефе в иерархии заморских владений османов говорит хотя бы тот факт, что пост губернатора Кефского эйялета дважды занимали ближайшие родственники султана: в конце XV в. - Мехмед, сын Байезида II, а в начале XVI в. - его племянник Сулейман, получивший впоследствии известность как Салиман Великолепный.
С утверждением новых хозяев в прежних владениях итальянцев татары оказались в вассальной зависимости от Турции. Это положение закреплялось специальным договором, предоставлявшим турецкому султану право сажать на трон крымских ханов, а равно и лишать их престола по собственному усмотрению. В соответствии с ним крымские татары были обязаны "воевать или заключать мир" сообразно с интересами Османской империи. Верховенство Оттоманской порты подчеркивалось, наконец, в том же договоре особой статьей, которая требовала от татар молиться в мечетях о крымском хане "после моления о великом султане".
Мехмед II сохранил жизнь Менгли-Гераю и в 1478 г. вернул ему крымский трон. Ко времени возвращения Менгли-Герая к царствованию функции столицы государства крымских татар сосредоточились в Бахчисарае, и Солхат уже не являлся сколько-нибудь значительным административным, экономическим (или ремесленным) центром полуострова. Территория Крыма делилась в хозяйственном отношении на две основные зоны: южнобережную, пределы которой приблизительно соответствовали генуэзской Кампанье, и степную. Преимущественным занятием населения степной части Крыма было полукочевое скотоводство. Столь же важным родом его "экономической" деятельности являлся разбой, главная цель которого обычно сводилась к захвату невольников. В течение XV - первой половины XVI в. татары почти не занимались землепашеством, вследствие чего Крым постоянно нуждался в привозном хлебе. Он поступал сюда вначале в основном из Турции, которая, в свою очередь, и сама импортировала пшеницу из различных регионов Средиземноморья. Позднее из-за ослабления Османской империи этот источник начал постепенно иссякать, и теперь уже Стамбул должен был полагаться на крымскую житницу. Турецкие историки связывают переход татар-степняков к оседлости с именем Сагиб-Герай-хана. Он повелел кочевникам сломать телеги, служившие для переездов и перевозок их имущества, и закрепил за ними земельные наделы, пригодные для производства зерна. Несмотря на примитивную технику обработки земли, в благоприятные годы полученного там хлеба хватало как для удовлетворения собственных нужд, так и для поставки его на экспорт.
В отличие от степняков, по традиции, установившейся во времена генуэзского владычества, население Южного и Юго-Восточного Крыма занималось садоводством и огородничеством. Наряду с крупными феодальными поместьями здесь существовали сельские территориальные общины - своего рода кооперативы, которые унаследовали как проверенную временем культуру земледелия, так и некоторые издавна существовавшие там общественные институты социальной и экономической организации деревни. Относительно успешное и стабильное развитие сельского хозяйства в южнобережных районах предопределялось во многом устойчивостью их экономических связей с Кефе.
В первой половине XVI в. в Кефе насчитывалось лишь немногим более 3 тыс. очагов, хотя и при этом она оставалась заметным центром международной торговли. Полувеком спустя современники описывают ее уже как "огромный город" с 80-тысячным населением, на рынки которого "ежедневно въезжают 500, 600, 900 и 1000 телег" с товарами, тогда как "под вечер ни на одной из них ничего не остается для продажи". Значительная часть этих товаров предназначалась для экспорта в Константинополь, Азию, Персию. В их структуре важное место занимала, как и ранее, соль, продукция скотоводческого хозяйства и морского промысла. Добыча морепродуктов получила в Кефе особое развитие. Торговля рыбой составляла едва ли не основной род занятий жителей ее предместий. Турецкий путешественник Эвлия Челеби перечисляет виды рыб, которые промышлялись в середине XVII ст. непосредственно у берегов Кефе: тезкез, леврек, текер, яхуд, ускумру, беркер, - утверждая одновременно, что "таких нет в океане и других морях". Он говорит, что "посолив, ее грузят на многие сотни кораблей, а затем развозят по базарам всех климатов".
Помимо этих и некоторых иных товаров, через Кефе переваливалось зерно, которое в одних случаях ввозилось на территорию полуострова извне, а в других - шло из Крыма на экспорт. Однако основные ее доходы складывали пошлины и налоги, получаемые от торговли невольниками. На фоне устойчивого внешнего спроса на них охота на людей стала чем-то вроде профессии для значительной части татар. "Корабли, приходящие к ним [татарам] часто из-за моря из Азии, привозят оружие, одежды и лошадей, а отходят от них нагруженные рабами, и все их рынки знамениты только этим товаром, который у них всегда под руками - и для продажи, и для залога, и для подарков", - свидетельствует один из писателей.
В период расцвета османской Кефе объем торговых операций, осуществлявшихся через ее гавань, превосходил уровень времен генуэзской колонизации. Превалирующая, как и прежде, роль порта в экономической жизни города отразилась в преемственности архитектурного облика его урбанистической среды, важнейшим элементом которой являлись сооружения каффской крепости.
Средневековые наблюдатели находили ее все еще "очень красивой и крепкой" даже по прошествии полутора столетий с тех пор, как она перешла в руки османов. Турки не внесли принципиальных изменений в систему генуэзской фортификации, если не принимать во внимание инженерных мероприятий, направленных на создание специальных артиллерийских позиций и дополнительное укрепление эскарпа. Эскарп упоминается в дошедших до нас свидетельствах различных авторов как составная часть наружных стен, "дублированных, заполненных землей" и обведенных рвом. Челеби уточняет данные об этой двойной ограде: "Со стороны суши тянутся там две стены одна за другой ... На этой двухслойной стене крепости, выходящей на сушу, имеется всего 117 разнообразных башен и укреплений ... С морской стороны стена однослойная ... и там совсем нет рва". Очевидно, что Челеби подразумевал под 117 башнями, кроме изначальных опорных пунктов обороны, еще и бастионы, выдвинутые наружу из фронтального откоса рва. Многие из них были снабжены казематами и тем самым действительно напоминали башни.
Хотя авторы XVII в. используют для характеристики Кефе как крепости эпитеты сплошь превосходной степени, ее оборонительные сооружения являлись к тому времени безнадежно устаревшими. Уже с начала XVI ст. в бою стали применять пушки, стрелявшие тяжелыми чугунными ядрами. Они достаточно легко разрушали любые из прежних фортификационных строений. Эти нововведения вызвали переворот в оборонном зодчестве. Теперь защитные сооружения приходилось устраивать таким образом, чтобы осадному огню артиллерии противника открывался только минимальный по площади фронт. Место крепостных стен заняли земляные валы, лишь облицованные каменной кладкой. В случаях, когда старые стены сохранялись, за ними изнутри набрасывались земляные насыпи, сообщавшие куртинам дополнительную прочность. Поверх них устанавливались контросадные батареи. Одним из наиболее важных элементов в комплексе оборонительных сооружений становится ров, защищенный целой системой особых укреплений, которые оборудовались так, чтобы каждая его часть прикрывалась надежным фланговым огнем. В свете этих новых требований к искусству фортификации стены Кефе представляли собой не более чем ограду, способную препятствовать только случайным набегам, но не планомерной осаде.
Иногда полагают, что турки использовали в качестве артиллерийских позиций верхние ярусы башен генуэзской крепости. Подобные утверждения кажутся несостоятельными по целому ряду причин. Было бы достаточно сослаться на чрезвычайную тяжесть пушек XV - XVII вв. В это время для стрельбы всего лишь трехкилограммовыми снарядами на деревянный межъярусный настил башни пришлось бы поднимать орудие весом от 0,75 до 1,2 т. Фортификаторы Кефе должны были устанавливать свои батареи на естественных возвышенностях, предварительно разбирая какие-то участки старых стен, или выносить их за пределы крепости. Второй вариант размещения артиллерии был реализован ими на практике с созданием соответствующих боевых позиций вблизи куртин юго-восточного сектора внешней крепости, известных сейчас только по старым рисункам, а также при строительстве бастиона из шести ронделей, предназначавшегося для артиллерийского прикрытия подступов к городу с северо-запада и отчасти - для контроля над гаванью (от этого бастиона до нас дошли только три ронделя с куртинами).
С появлением бастиона в конце XVI или начале XVII в. по соседству с башней св. Константина роль последней как опорного пункта обороны существенно снизилась. Данное обстоятельство позволило османам укрепить наружные основания упомянутой башни мощными кладками контрфорсов, хотя та и потеряла при этом нижний ярус бойниц.
Челеби сообщает о двенадцати "крепко и надежно построенных" железных воротах внешнего кольца укреплений. По его данным, со стороны суши город открывали четверо двустворчатых ворот с подъемными мостами перед ними: Куле-капу (Башенные), Якуб-ата-капу (Патриарха Якуба), Юсуф-хан-капу (Хана Юсуфа), Арслан-капу (Львиные). Он говорит при этом о Башенных воротах как о "смотрящих на север". Их можно, вероятно, отождествить с Кайгадорскими воротами генуэзской крепости. Другие проемы перечисляются им как следующие по порядку "наверх" - то есть в сторону предгорий начиная от первого из названных. Прочие ворота располагались вдоль берега залива. Путешественник выделяет особо среди них двое ворот: Искеле-капу (Портовые) и Лиман-капу (Ворота залива). Портовые ворота, безусловно, следует отождествить с Главными морскими воротами генуэзской Каффы; второе из этих "надежно сделанных и красивых" сооружений являлось, очевидно, Воротами дока. Остальные ворота располагались в куртинах морского фасада к западу от цитадели, представляя собой в большинстве обычные калитки с железными полотнами.
Цитадель каффской крепости - Ич-хисар (внутренняя крепость) являлась административным и деловым центром города и при османах. На ее территории размещались резиденция губернатора ("Дворец пашей"), таможня, основные склады и некоторые другие объекты, которые в целом являли структуру, унаследованную турками от генуэзцев. Наверное, поэтому местное население в обиходе именовало эти укрепления чаще всего Крепостью франков - "Френк-хисар". Касаясь внутренних укреплений, Челеби упоминает, наряду с цитаделью, еще одно пространство, примыкавшее к ней с восточной стороны и защищенное "отличной каменной стеной". Он называет эту крепость Нарын-хисаром и говорит, что она стоит "на вершине выдающегося в море скалистого холма". Из описания Нарын-хисара видно, что она занимала ту же территорию, что и армянские укрепления Айоц берд. По наблюдениям Челеби, там находилось 45 домов, зерновой амбар, оружейный склад, мечеть и дом начальника крепости - диздара. Сообщения о Нарын-хисаре как об "отдельной крепости" есть и у других авторов. Они описывают "прекрасные сводчатые прямоугольные башни" морского фасада, подразумевая, очевидно, под ними крытые хранилища арсеналов.
Арсеналы боевых припасов являлись предметом первоочередных забот османов. Кефе была важнейшей в Причерноморье резервной базой и опорным пунктом Османской империи в ее военных операциях, направленных против Молдавии, Польши и Ирана. К началу XVI в. турки сосредоточили здесь почти 800 артиллерийских орудий, тогда как в составе городских батарей могли быть задействованы максимум 40 - 50 пушек. Постоянный гарнизон крепости включал в себя не более трех сотен воинов, однако каждый шестой или седьмой из них являлся офицером. Челеби называет некоторых штатных "войсковых предводителей": морского военачальника, который "постоянно выходит в море на пяти фрегатах"; коменданта "замковой охраны"; янычара с восемью подчиненными ему старшинами - "замковыми ага", надзиравшими за состоянием укреплений, пороховых складов, оружия, и некоторых других лиц, перечень которых характерен для военно-тыловых структур. Турки использовали, в частности, в качестве хранилища взрывчатых припасов башню св. Константина. Данный факт со всей определенностью установлен Е. Айбабиной. При археологических исследованиях этого объекта в 1983 г. она обнаружила в его основании характерные, лишь случайно не разорвавшиеся во время пожара толстостенные стеклянные шары с порохом и запальными фитилями - своего рода ручные гранаты, начало использования которых может быть отнесено по времени лишь к турецкому периоду в истории города.
Современники оставили разноречивые свидетельства об архитектурном облике Кефе. Одни находили, что здесь "дома маленькие и все глинобитные... В городе не видно ни одного каменного здания, за исключением восьми старинных церквей". Другие различали две как бы разные среды: "В первом городе ... достаточно красивы как дома, так и улицы, но второй не соответствует красоте первого, потому что некоторые дома возведены из камня, другие - из сырцового кирпича, а третьи - из дерева, и они укрыты утрамбованной глиной поверх балок". Упомянутые замечания отражают одно очевидное обстоятельство: городской пейзаж изменялся по мере роста численности населения Кефе и под влиянием перемен в его этническом составе.
По некоторым данным, к середине XVII в. в пределах внешнего кольца укреплений Кефе сосредоточилось около пяти тысяч домов. Большую часть проживавших в них горожан составляли немусульмане, хотя мусульманская община пополнялась быстрее других. Челеби сообщает, что в это время внутри и вне города располагалось восемьдесят мусульманских кварталов. "Однако если считать кварталы армянские, греческие и цыганские с их домами-кибитками, - указывает он, - то общее число их будет сто двадцать". Таким образом,количество кварталов мусульман включая те, что находились в предместьях, вдвое превышало число слободок иноверцев. Очевидно, что мусульмане стремились заселять прежде всего кварталы, покинутые европейцами. Они постепенно заменили своими домами разрушенные или пришедшие в упадок генуэзские строения. Челеби описывает самые знаменитые из них как "огромные, крытые рубиново-красной черепицей" дворцы знатных вельмож. По его утверждению, к подобным дворцам, рынкам и базарам вели "семьдесят широких дорог, целиком белых, вымощенных камнем". Путешественник насчитал в Кефе 43 караван-сарая. Два из этих гостиных дворов (Ходжа Касым-паша-хан и Сачанлы-хан) размещались в Крепости франков; прочие торговые представительства, упоминаемые писателем как "внушительные и подобные укреплениям" здания, располагались на территории внешней крепости. Эвлия Челеби говорит, что в Кефе и пригородах существовали 1010 лавок и четыре "нарядных государственных торжища" - рынки и базары. Он нашел при них 23 "роскошные и великолепные" двухэтажные кофейни с певцами и музыкантами, поэтами и рассказчиками.
Некоторые подробности, содержащиеся в описаниях Эвлии Челеби, позволяют реконструировать отдельные особенности городского пейзажа в их связи с районами исторической застройки современной Феодосии. Кефе в целом сохраняла планировочную структуру генуэзского города. Здесь не было значительных по размеру общественных площадей. Свободные от каких-либо строений пространства примыкали обычно к стенам укреплений. На подобных участках чаще всего разворачивались рынки. Согласно этим неписаным правилам, основная внутригородская торговля Каффы, а затем и Кефе осуществлялась подле западных куртин цитадели и внешних стен морского фасада, вдоль которых к тому же в направлении от Ич-хисара к Куле-капу пролегала главная улица. В силу особенностей указанной топографии местные жители именовали главный рынок Кефе Узун-чаршу (Узкий или Длинный рынок). Он включал в себя несколько специальных торговых мест: Большой базар (Базары-кебир), на котором среди прочего продавали невольников; далее, в сторону башни св. Константина, шли продуктовые ряды и лавки ремесленников, существовавшие частью при располагавшихся там же цехах. Они находились приблизительно на месте цепи скверов, приподнятых над уровнем современной ул. Горького. Присутствие этих торговых и ремесленных подразделений вблизи стен крепости закреплялось в названиях соседних к ним ворот и калиток: Рыбного торга, Красильщиков, Цеховых.
В числе наиболее значимых светских зданий Челеби выделяет "десять светлых бань", названных им "местами отдохновения души", и в особенности - крытую свинцом и отделанную внутри мрамором баню Татлы. Эта баня, по преданию, была отстроена по проекту знаменитого турецкого архитектора Синана согласно повелению Сулейман-хана. Она располагалась примерно там же, где ныне находится поликлиника Морского торгового порта. Одна из таких общественных бань, представляющая собой относительно небольшое двухчастное помещение, перекрытое двумя большими и четырьмя малыми куполами, размещалась в пределах внутренней крепости возле ворот, которые назывались Хамам-капу (Банные). Эта баня - по тексту источника ее можно предположительно связать с именем Хаджи-Мурада - сохраняется на закрытой ныне для посещения территории неподалеку от гостиницы "Моряк". Помимо общественных, еще 600 бань находилось "при домах благородных семейств". Подобное частное строение, правда, очень разрушенное, до сих пор существует на ул. Желябова, 13 (во дворе детского сада Морского торгового порта).
Немусульманское население Кефе проживало в основном в южных и восточных районах города. Застройка их кварталов, вероятно, не отличалась от той, что была характерна для генуэзской Каффы. Горожане-иноверцы, по законам османов, являлись подданными турецкого султана. Они могли соблюдать религиозные обычаи, свойственные их общинам, и сохранять ранее построенные культовые сооружения, но не имели права возводить новые. Дошедшие до нас сведения о количестве христианских храмов в Кефе противоречивы. Челеби заведомо занижал их число, утверждая, что местные греки и армяне "проводят свои тщетные церемонии" всего в трех храмах. По другим данным, только армяне продолжали владеть здесь 45 церквами, хотя половина из них пустовала. В это же время в городе действовало до полутора десятков греческих храмов и синагога.
Челеби насчитал в Кефе и ее пригородах шестьдесят алтарей - "михрабов единого Бога", при них - сорок каменных минаретов. Он различает большие мечети - джами, выделяя среди них десять соборных, и маленькие - месчиты, завие, бука, мезкеты, седжделики, которые могли быть скромными местами отправления исламского религиозного обряда. Главным культовым сооружением мусульман являлась мечеть Шахзаде-Сулейман-хан-джами, построенная по приказу самого Сулеймана во времена его правления в Кефе. Она представляла собой просторное строение с широким куполом над главным объемом; всю конструкцию снаружи охватывала аркада, увенчанная с западной стороны пятью малыми куполами. Эта мечеть располагалась в самом оживленном районе города, непосредственно на территории Узкого рынка, соответствующей местоположению современного Морского сада. Челеби отмечал, что из-за недостатка свободного места храм имел несоразмерно маленький наружный двор. Мечеть Сулеймана была разрушена после неудачной попытки обращения ее в православный собор Александра Невского в 30-х гг. XIX в.
В период между 1623 и 1639 гг. вблизи мечети Сулеймана (на пересечении современных улиц Караимской и Ленина) была отстроена сохранившаяся до нашего времени мечеть Муфти-Джами. Вторая по значению после мечети Сулеймана, она повторяла своим обликом в упрощенном виде культовые сооружения Константинополя, в основе которых, в свою очередь, лежала старая византийская архитектурная традиция устройства широких куполов на световых барабанах, перекрывавших главные внутренние помещения храмов. Несколько позднее при этой мечети был устроен мавзолей - дюрбе, известный ныне лишь по фотографиям начала XX в.
Турецкие источники сообщают, что османы использовали в качестве мечетей множество строений христианских церквей. Подобному преобразованию подвергся, в частности, большой католический храм, который, если судить по его названию у мусульман - Куле-капу-джами, находился вблизи Башенных ворот. Имена ближайших к ним входных проемов носили по крайней мере еще две квартальные мечети: Орта-капу, располагавшаяся где-то возле стен морского фасада внешней крепости, неподалеку от башни св. Константина, и Капу-ага.
Мечеть Капу-ага находилась на пересечении современных улиц Тимирязева и Пименова. Ее помещение, после того как оно лишилось прихода, долгое время использовалось в качестве сарая, а позднее - продуктового магазина. В результате этих трансформаций и сопутствовавших им перестроек здание почти полностью утратило сходство с изначальным сооружением, которое возводилось, вероятно, как купольный храм. Эта мечеть упоминается иногда под искаженным названием "Ягу-Хапу", созвучным сокращенному наименованию Ворот старейшины Якуба - "Якуб-капу", которые должны быть отождествлены с Воротами предместий внешнего кольца генуэзских укреплений.
Согласно свидетельству Челеби, в Кефе существовало 45 детских школ, пять высших учебно-религиозных заведений (медресе) и девять мусульманских монастырей (текке). Он выделяет среди текке странноприимный дом Дамада-эфенди, где, по его словам, "утром и вечером богатый и бедный, старик и юноша в изобилии получают пропитание", а также обитель Ахмеда-эфенди, в котором "проживают в бедности и лишениях свыше двухсот босых и простоволосых факиров, достигших слияния с Богом и являющихся устами Аллаха". Большинство текке располагалось в татарском пригороде, примыкавшем к Кефе с северо-запада. Челеби приводит его название - Топраклы (Земляной), объясняя попутно происхождение термина тем, что "много тысяч его (пригорода) домов крыты чистой землей".
Пригород Топраклы занимал территорию холма, известного теперь как Бульварная, или Красная горка. Среди находившихся здесь татарских жилищ, упоминаемых европейцами как "Хижины с плоскими крышами", выделялись три соборные мечети. На вершине холма, рядом с морем, стояло отдельное укрепление, описываемое Челеби как "высокая и неприступная, окружностью во все двести шагов" каменная башня с железными воротами и бойницами для пушек. Данный элемент архитектурного пейзажа Топраклы отмечается и другими писателями. Однако они говорят о нем как о башне "не очень большой, круглой формы, сложенной из сырцового кирпича".
Выделяя Топраклы в качестве особого района, сплошь застроенного домами татар, современники ничего не сообщают о предместьях, окружавших город со стороны склонов горы Тепе-Оба. Между тем там вплоть до середины XIX в. существовали обширные кварталы из крытых соломой глиняных хижин, также составлявших жилища местных татар. Описывая их, один внимательный наблюдатель заметил, что усадьбы здесь "расставлены такими правильными рядами, что с первого взгляда никак не угадаешь, кто в них живет". Указанное сходство пригородных улиц с городскими коммуникациями объяснялось разрастанием Кефе, в результате чего типично урбанистическая среда распространилась за крепостную ограду, как бы растворив местами ее стены в себе. Размывание границ Кефе сопровождалось появлением в куртинах наружной крепости все новых лазов и калиток, служивших для прямого сообщения между изолированными ранее кварталами внутри и вне города.
В свою очередь приблизительно так же преображались и внутренние укрепления. К началу заключительного столетия господства в Крыму османов различные строения Ич-хисар считались, вероятно, уже объектами не столько крепости, сколько наземными постройками порта, которые приходили в упадок вместе с оборонительными сооружениями цитадели. Путешественники, посещавшие Кефе в начале XVIII в., находили этот район города совершенно обветшавшим, занесенным песком и полным руин.
Касаясь достопримечательностей Кефе, авторы XVI-XVII вв. так или иначе затрагивают вопросы организации городского водоснабжения. Эвлия Челеби говорит, ссылаясь на турецкий реестр, что здесь только при домах существовало 4060 колодцев. "В колодцах, находящихся у подножия холмов, увитых плющом,- замечает он,- вода вкусная, а в нижних колодцах - солоноватая. Большинство домов нуждается в колодцах". По данным Челеби, в разных местах города находилось еще 125 источников питьевой воды включая 20 фонтанов.
Османы сохранили водоснабжающие устройства генуэзской Каффы и дополнили их новыми сооружениями. До нас дошли два фонтана, связанные с турецким периодом истории города. Один из них, расположенный на Карантине неподалеку от церкви св. Стефана, был возведен армянами в 1491 г., а восстановлен, согласно текстам строительных надписей, паломником по имени Акоп в 1643 г. Он представляет собой небольшой крытый резервуар, который оформлялся со стороны главного фасада как своеобразный портал с фронтоном и неглубокой стрельчатой аркой, декорированными растительным орнаментом (этот фронтон, равно как и надписи, ныне утрачен). Второй из упомянутых фонтанов, находящийся у подножия холма Митридат (на ул. Морской, выше церкви св. Сергия), имеет приблизительно ту же архитектуру, но отличается от первого существенно большим объемом резервуара. Возведенный армянскими зодчими в XVI в., он входил в число наиболее значимых городских источников в разряде тех, что пополнялись качественной питьевой водой из специальных водосборных устройств, размещавшихся на горе Тепе-Оба. На ул. Желябова, во дворе детсада Морского торгового порта, находится еще один фонтан, сложенный из повторно использованных плит известняка с рельефными изображениями стилизованных растений и животных. В существующем виде он представляет собой набор явно разнородных, хотя и примечательных камней, сочлененных воедино не ранее XIX в.
Иногда полагают, что в Феодосии для получения питьевой воды издревле будто бы умели использовать особые конструкции - так называемые воздушные колодцы. Данное предположение было выдвинуто в начале XX в. феодосийским инженером Ф. Зибольдом. Он обратил внимание, в частности, на разбросанные по хребту и на склонах горы Тепе-Оба компактные щебневые наброски и находившиеся там, зачастую в непосредственной близости от них, остатки старых керамических трубопроводов. Пытаясь объяснить назначение этих насыпных бугров, Зибольд пришел к убеждению, что они являются не чем иным, как древними аккумуляторами влаги. Механизм их действия заключался, по мнению инженера, в следующем: в результате суточного перепада температур на остывающие камни из атмосферного воздуха оседал пар, превращавшийся в капли воды; стекая вниз, капли постепенно наполняли чашу, устроенную в основании каждой из щебневых груд; собранная таким образом вода подавалась в городские цистерны по гончарным водопроводам. Зибольд подкрепил свою догадку удачным опытом получения воды, выполненным на базе созданного им по "историческим образцам" собственного конденсатора влаги. Успех его эксперимента получил широкую огласку и вошел в литературу как пример воссоздания забытого с течением времени нетрадиционного способа добывания чистой питьевой воды.
Гипотеза феодосийского инженера не нашла подкрепления в процессе исследований отечественных ученых, осуществленных в Феодосии еще в 1930-х гг., а равно - при повторном изучении упомянутой проблемы на месте в рамках совместной украинско-французской экспедиции с участием специалистов-физиков, археологов, гидрологов под руководством Д. Бейсанса в 1990-х гг. Однако она оказалась настолько заманчивой по своей сути, что тиражируется и безосновательно принимается на веру значительной частью интересующейся и читающей публики еще и сейчас. В действительности древние жители города использовали естественные источники. По-видимому, они были вынуждены отводить с окрестных склонов любые стоки. Лучшая по качеству родниковая вода подавалась в питьевые фонтаны. Пресная вода из простых запруд поступала в открытые бассейны, которые устраивались иногда посреди жилых кварталов по руслам оврагов и балок. Минерализованная вода могла применяться для технических нужд в ремесленном производстве.
В турецкой Кефе, очевидно, сохранялись элементы прежней европейской организации труда. Только цеховым корпорациям было под силу поддерживать в надлежащем состоянии портовые сооружения, строить или ремонтировать суда, осуществлять строительство городских объектов. Коллективным трудом обеспечивалась, наконец, сортировка и перевалка грузов. На данной базе, возможно, сложилось еще одно ремесленное объединение, связанное с мукомольным производством. Челеби утверждает, что в Кефе насчитывалось 160 мельниц. Некоторые из этих механизмов приводились в действие вручную, другие работали на конной тяге или под воздействием силы ветра. Множество "деревянных мельниц о восьми крылах" можно было увидеть в окрестностях города даже в середине XIX в. Интересно, что около дюжины ветряных мельниц находилось на вершине Карантинного холма, внутри цитадели. Их присутствие на территории внутренней крепости можно объяснить лишь тем, что часть зерна, проходившего через гавань Кефе, перерабатывалась в муку непосредственно на ее портовых терминалах. Вместе с тем в среде местных ремесленников, называемых Челеби "искусными мастерами 167-ми ремесел", преобладали мелкие кустари: ткачи, ювелиры, башмачники, изготовители молитвенных ковриков и прочей продукции домашней выделки. Они же были ее продавцами, являя собой, по словам турецкого путешественника, "целый полк базарного люда".
Поддержание высокой торговой активности Кефе входило в планы османов как важнейшая составляющая часть политики, проводимой ими как в Крыму, так и во всем Северном Причерноморье. Налоги от всяческих продаж, поступавшие в городскую таможню, направлялись на содержание чиновников Кефского эйялета, а также в оплату услуг беев, стоявших во главе санджаков Кефской ливы. Определенное жалованье из доходов таможни Кефе полагалось и самому крымскому хану в награду за верную службу турецкому султану. О размахе фискальной деятельности этого учреждения говорит хотя бы тот факт, что даже не в самые благополучные времена при нем состояло пятьдесят служащих во главе с эмином, который рассматривался к тому же как одно из основных должностных лиц администрации Кефе.
Внешние связи Кефе целиком зависели от состояния дел в Османской империи, характера внутриполитической обстановки в Крыму, особенностей текущих взаимоотношений между Стамбулом и Бахчисараем и поэтому не отличались постоянством.
Турция поддерживала через Северное Причерноморье торговые связи со странами Скандинавии, Россией и Польшей, импортируя оттуда в основном текстильную продукцию, железо, металлоизделия и поставляя в обратном направлении рис, изюм, кофе, орехи, а также продукцию некоторых ремесел. Потоки товаров, направлявшихся с севера на юг, нередко обтекали крымские порты, а в некоторых случаях оседали на полуострове, так и не достигая берегов Малой Азии. Что касается собственной торговли Крыма с османами, то она во многом шла через Гезлев. На фоне слабого развития ремесел Крым мог строить внешнеторговые отношения с ними лишь на продаже соли, продуктов скотоводства и в особенности зерна, притом что оно и здесь редко бывало в достатке. Показателен, например, случай, когда 15 галер, посланных в Гезлев во время продовольственного кризиса в Турции за солью и хлебом, вернулись в Стамбул, вопреки прямому требованию султана Мухаммеда IV к крымскому хану, только с грузом соли. Примитивное хозяйство татар-степняков часто страдало из-за последствий стихийных бедствий, и они были вынуждены тогда прибегать к испытанному способу добывания жизненных средств - грабежу окрестных земель и работорговле.
Набеги на соседей приобрели такой масштаб, что только за первую половину XVII в. крымцы увели в плен из России 150-200 тыс. человек, тогда как все ее население составляло около 7 млн. Потери Правобережья Днепра вообще не поддаются подсчету: "Боже мой, да остались ли еще на Украине люди?!"- воскликнул современник, наблюдая за бесконечной чередой идущих оттуда в Крым пленных. Запустение Правобережной Украины было связано, впрочем, не только с разбоем татар, но и с войнами между Россией, Речью Посполитой и Османской империей, которые разворачивались на этом плацдарме в течение нескольких десятилетий. В 1700 г. воюющие стороны заключили договор, согласно которому Турция, в числе прочего, обязывалась сдерживать татар от набегов на северных соседей. Однако, вне зависимости от официальных устремлений как Бахчисарая, так и Стамбула, степняки продолжали эту практику, мотивируя свои действия тем, что иначе им будет нечем жить.
Подобное положение явно устраивало и многих крымских феодалов. Простому татарину, предпринимавшему поход за невольниками, доставалась только часть добычи: 20% захваченных в плен рабов полагалось отдать хану, 20% - родовым старейшинам, 20% - духовенству; после этого ему надлежало оплатить еще и торговую пошлину. Значительная, а вероятно, и большая часть этих выплат шла, как мы уже знаем, в таможню Кефе. Таким образом, складывалась парадоксальная внешне ситуация: турецкая Кефе, основной смысл существования которой сводился к обеспечению заморских интересов османов, фактически поощряла захват и продажу рабов даже тогда, когда султан пытался ее запретить.
Во второй половине XVI в. в водоворот международных столкновений на подступах к Крыму были вовлечены запорожские казаки. Общество запорожцев представляло особый класс вооруженных людей, в недавнем прошлом вольных охотников и рыболовов, которые постепенно закрепили за собой земли по берегам Днепра от местечка Самары до устья Днепровского лимана и междуречье Дона и Днепра. Нередко страдавшие прежде от набегов татар, украинские казаки и сами получали теперь часть необходимых им жизненных средств "промыслом татарина". Они создали своеобразную казацкую республику - Запорожскую Сечь, бывшую поначалу как бы передовой заставой Польши, направленной против турок и татар. Однако эта казачья вольница являлась обоюдоострым оружием. Членам запорожской казацкой артели не было дела до призывов к преданности польскому королю. Погоня за "походным заработком", а проще - за грабежом и любой добычей, составляла основное содержание их постоянных устремлений. Казаки предлагали свои военные услуги за надлежащее вознаграждение германскому императору - против турок, польскому королю - против Москвы и Крыма, Москве и Крыму - против польского правительства. Особенно громкую славу запорожцы снискали в своих морских походах на османов. После первых успешных десантов на подконтрольные туркам берега Дуная и в Крым, осуществленных в 1576 г., они неоднократно ходили морем на Трапезунд, Синоп, Варну, а в 1612 г. и, вероятно, в 1616 г. брали приступом Кефе.
Оба упомянутые нападения на Кефе осуществлялись на фоне междоусобиц в Крымском ханстве, усугубленных вмешательством Стамбула. В ходе этой борьбы отдельные родовые властелины пытались избавиться от подчинения Бахчисараю и вступить в прямое подданство турецкого падишаха. В целом же зависимость от султана всегда раздражала большую часть крымской знати. Эти настроения приводили к серьезным внутренним распрям, в результате которых только в XVII в. на крымском троне сменилось 22 хана, причем едва ли не каждому из них пришлось отстаивать свое право на власть силой оружия. Уже первая четверть столетия ознаменовалась ожесточенными схватками за престол между ха